Чудо-ребенок - Страница 54

Ваккарнагель такой человек, к советам которого стоит прислушаться, но, ступив на эту тропу, я должен был пройти ее до конца, так что я выложил на прилавок пятьдесят эре, а медведеподобный здоровяк подвинул ко мне цинковую мисочку с пятью оперенными стрелами разных цветов, а также видавшее виды ружье, которое я взвесил в руках и оглядел, оценив и поцарапанный приклад, и возраст, и износ. Я вскинул его к плечу и зарядил, но когда я втыкал в дуло первую стрелу, меня вдруг пробила дрожь, стрела выпала из моих рук, а когда я под общий хохот нагнулся поднять ее, то явственно ощутил запах цветов и бензина.

— Дуло погнуто, целься правее.

Не глядя ни на кого, я выпрямил спину, воткнул стрелу в дуло и прицелился.

— Не налегать, — сказал швед.

Я вопросительно посмотрел на него. — Не налегать! — еще более властно повторил он.

— Он же даже до прилавка не достает, — сказал Ваккарнагель.

Мужичище оглядел меня с неприязнью.

— Ну ладно.

Я даже не понял, о чем это они.

— Локтями обопрись о прилавок, — приказал Ваккарнагель.

Я сделал, как он сказал, ну, то есть, как я делал и до этого, прицелился, прищурился, взял чуть правее мушки и попал в девятку чуть слева от яблочка. Следующий выстрел я направил еще чуточку правее и попал еще ближе к центру. Третий попал в круг десятки, вроде бы так это называется, и два последних тоже попали куда надо, под растущее ликование толпы.

Хотя и не все попали в яблочко, но оказалось, что сорока пяти баллов достаточно было для того, чтобы получить выигрыш: или короткие плавки “тарзанки”, последний писк моды, или пачку карамелек “Твист”.

— “Твист” бери, — сказал Ваккарнагель.

Но плавки были в тигровую полоску, и я взял плавки и в ту же секунду поймал на себе взгляд Тани, которая снова сидела на своем стульчике, обтянув юбкой свои неотразимые острые коленки.

— Ты чё, не хочешь больше стрелять? — удивился Ваккарнагель.

— Денег нету.

— На. Но теперь бери “Твист”!

Еще одна монетка в пятьдесят эре легла на прилавок, а здоровяк, тоскливо вздохнув, снова подвинул ко мне мисочку со стрелами.

— Не налегать! — повторил он. И теперь он был неколебим.

— Ты чё, совсем, ему же не достать!

— Да ладно, — сказал я.

Ваккарнагель вынужден был сдаться, толпа примолкла. Я зарядил ружье, выгнул спину поудобнее, уперся левым локтем в бедро и снова настрелял сорок пять очков, под новый взрыв ликования, и теперь уж я взял пакетик “Твиста”, который Ваккарнагель сразу у меня и конфисковал, чтобы одарить тех, кто этого заслуживал, а их сегодня оказалось на удивление много; что поделаешь, кураж обязывает.

— Глядь, ребя, как Финн его уделал опять. Молоток, а. Еще пятьдесят эре звякнули о прилавок, блестящая такая денежка, — видать, на взлете своей монетной карьеры, — а это несомненный знак свыше, если смотреть сквозь микроскоп возбуждения: на норвежской пастушьей собаке был виден каждый волосок, пасть раскрыта в лае.

Но тут все как-то сошлось во мне: теплый взгляд из-под струящихся по лицу волос — Таня у комнаты ужасов; моя смехотворная попытка к бегству; вся эта осень, которая все-таки оказалась не лучше весны, возможно, из-за Кристиана; и, главное, великий деньрожденный праздник, который в данный момент правил бал в нашей квартире, но без меня.

Однако я не мог отвести глаз от самой верхней полки, где в ряд сидели не меньше шести замечательных плюшевых мишек — четыре розовых, один голубой и один желтый, из-за них-то я и ввязался в стрельбу; под мишками висела табличка с недостижимой суммой “48-50 ОЧКОВ”, что означало, что если я сумею выбить три десятки и пару девяток, то смогу заполучить голубого медведя, подарить его Линде и решить все свои проблемы, пусть даже я при этом нарушу приказ Ваккарнагеля.

Но на такие издержки я готов был пойти. Близость Тани успокаивала меня, как раньше письмо к ней. Да и когда я первым выстрелом этой серии выбил десятку, то почувствовал себя еще увереннее. Следующие два выстрела тоже легли в цель. Но внезапно ступни моих ног превратились в мокрую глину, не желавшую меня держать: пришлось мне обе руки и ружье положить на прилавок, я ловил воздух ртом, голова шла кругом. Ваккарнагель наблюдал за мной с изумлением.

— Чего с тобой такое, а, Финн?

— Не знаю, — пробормотал я.

— Заткнитесь! — рявкнул он на собравшихся. — Финн готовится!

Можно и так сказать. Но факт тот, что мне пришлось опуститься на колени и ладонями упереться в глину. Однако сидение в этой невозможной скорченной позе вернуло мне силы, я с натугой поднялся на ноги и зарядил ружье — медленно, в трансе и в почтительной тишине; вскинул его и тут же выбил еще десятку, теперь уже не под крики ликования, а под громкий коллективный стон.

Где же мне набраться сил для последней мишени? У Тани, опять же; и еще только нажимая на курок, я знал, что попаду. И швед тоже знал: ровно перед тем, как стрела вонзилась в цель, он громко и четко произнес: чччерт.

— Пять пакетов! — возликовал Ваккарнагель, и несчастный хозяин уже начал отсчитывать пакетики с “Твистом”, как мне поступил сигнал от Тани.

— Нет, — твердо сказал я. — Я хочу мишку. Голубого.

Наступила тишина.

— Чего-чего? — сказал Ваккарнагель.

— Да, — повторил я так же твердо. — Голубого.

Ваккарнагель огляделся. Но я чувствовал, что все идет как надо, и, как всегда гениально уловив общественный настрой, он изогнул свои губы в хищнической усмешке и похлопал меня по плечу.

— Ну и лады, забирай на фиг своего мишаню, Финн. Финнчик-говнинчик, — потише добавил он прямо мне в ухо и поднял вверх мою правую руку, как рефери на боксерском ринге.