Чудо-ребенок - Страница 29

Но и следующая ночь прошла не менее беспокойно.

В шесть утра к нам зашел Кристиан и спросил, какого черта здесь происходит, но был немедленно изгнан. — И не появляйся сюда! — крикнула мамка, у которой, как оказалось, сил было как у лошади, и она таскала Линду по квартире на руках и утешала ее какими-то неслыханными словами, колдовскими заклинаниями, которые действовали и которые поэтому требовалось повторять до бесконечности. Но вот Линда наконец заснула, и мамка отправила меня опять в школу, на этот раз не забыв дать мне с собой завтрак, обняла на прощание с отсутствующим видом и наказала никому ничего не рассказывать, даже Эсси; “держись”, сказала она, как если бы то ужасное, что творилось с Линдой, было только половиной того, что могло с нами случиться, если бы об этом пронюхал кто-нибудь посторонний.

Я как раз открывал дверь, когда пришла Марлене, а она была далеко не дура, наоборот, и весь день провела с мамкой, которая и сегодня не пошла на работу.

Этим вечером Линда проспала больше двух часов, пока все чудеса не начались снова, как раз когда я собрался укладываться. Но за это время мамке удалось вздремнуть. Я снова улегся в гостиной, с ватой в ушах и мурашками по коже, под звуки битвы в спальне, но проснулся я, только когда Марлене из кресла у дивана спросила, как я.

— Ты как, Финн?

— Десять часов, — сказал я и разом сел в постели в ужасе, что случилось страшное.

Но ничего не стряслось. Хоть сам я весь взмок от пота и слюны, но в квартире царил покой. Было тихо и светло. Посреди комнаты стоял врач, с которым мы разговаривали во время осмотра на Сагене. Он был в пальто, но без шляпы, и говорил что-то укоризненно, но доброжелательно матери, которая накрасилась и, похоже, собиралась на работу. Ни в коем случае не следует взваливать все это на свои плечи, сказал он; уж не знаю, что он имел в виду. А она отвечала:

— Я этого ребенка никуда не сдам!

— Нет, я это понимаю, но...

— Я ее никуда не отдам! Никогда!

Врач повторил “нет-нет”, повесил свое пальто рядом с Кристиановым, будто тоже здесь жил, осторожненько взял мамку под локоток, отвел на кухню, усадил на стул и принялся осматривать ее руки от кончиков пальцев до плеч: на руках проступили багровые полумесяцы, оставленные, как я понял, зубами Линды. Она тоже сидела за кухонным столом. Она завтракала: пила какао, бултыхая ложкой в молочной пенке, и неуверенно улыбнулась мне, когда я тихонько вошел туда. Мамка вдруг засмеялась таким смехом, от которого я начинаю думать о смерти; я почувствовал руку Марлене на голове, она подвела меня к столу и, слегка нажимая рукой, усадила поближе к тарелочке с четырьмя бутербродами, типичными марленовскими бутербродами, намазанными и нарезанными под передачу “Такова жизнь”; и я схватил бутерброд, осторожно надкусил и начал жевать.

— Линда болела, — сказала Линда.

— Я тоже болел, — сказал я, поежившись, и стал жевать дальше; кухонный консилиум как-то скомкался; взгляды всех присутствующих обратились на меня. Мамка встала, вышла в ванную, умыла лицо и заново накрасилась; вернулась на кухню, жмуря глаза на врача и на свет, и спросила, можно ли ей в таком виде идти на работу.

— Это вы меня спрашиваете? — улыбнулся врач.

— А кого мне еще спросить? — ответила она.

— Можно, если вам непременно надо. Хотите, я вас подвезу?

— Не надо ей сегодня на работу, — решила Марлене, и мамка как-то неуклюже согнулась на полуповороте и одновременно как-то по-дурацки склонила голову в мою сторону, полагая, что я этого не замечу, и врач как бы случайно тоже вдруг обнаружил среди всех остальных и меня, нагнулся через стол к моей тарелке и еде и спросил меня, широко раскрывая рот, успел ли я вчера сделать уроки; я успел. “Хорошо”, — сказал он, а потом поинтересовался, сколько у нас в классе человек..

— Так ты учишься в смешанном классе? Надо же. А есть там симпатичные девочки?

— Таня, — сказала Линда, и врач улыбнулся, я же пытался вспомнить, действительно ли я сделал вчера уроки. Делал, точно, я вспомнил и отрывок из псалтыря, и рассказ из книги для чтения, который нужно было пересказать: про Халвора, как он возвращается домой и у него портится настроение; я знал эту историю наизусть, чего, собственно, не требовалось, поскольку мы должны были проявить фантазию и найти свои собственные слова. Это у меня тоже было сделано; тогда я принялся рассказывать про то, как на хуторе была больная лошадь, она упала в лесу и потом слегла, и как приехал ветеринар и велел дать ей попить, и лошадка ожила. И, как ни странно, на этот раз все меня слушали, смеялись: похоже было, что всем интересно, даже мамке, надо было только закончить рассказ, допить стакан молока, подняться со стула и отправиться в школу. Но времени было уже почти одиннадцать.

— Можешь сегодня остаться дома, Финн.

— Еще раз расскажи, — сказала Линда.

Глава 11

На улицах Орволла тихо и жарко — лето, каникулы, и мне видится необходимым научить Линду лазать по деревьям. Она больше не боится высоты, она похудела и чуточку подросла, но не стоит слишком уж ликовать, ведь когда дела идут на лад, легко впасть в эйфорию; в нашей семье не торопят события, мы готовы к самому худшему и вполне рады и довольны, если, например, просто удается провести самый обычный вечер перед телевизором и при этом у Линды не случается рецидива, как мамка называет отголоски ее прежней жизни.

Но Линда действительно окрепла. Когда мы упражняемся на раме для сушки белья перед нашим корпусом, она может не только провисеть на руках восемь секунд, но даже и подтянуться, два-три раза, а то и четыре, только потом срывается, а я ее ловлю. Линда полагается на меня: я всегда ее ловлю, мне нравится, когда на меня полагаются.